Когда тебя любят слишком сильно, тоже бывает плохо.

Билеты в Петербург забронированы, обговорены как минимум одна съёмка и два интервью, составляю свой must-visit по городу: спустя 15 лет я, вопреки примете, должна вернуться в прежние места. Осталось смириться с мыслью, что после поездки начнется последний - и самый сложный - курс университета. Впереди целый месяц, а я уже паникую при мысли о пересдаче, о зачёте по практике и о ненаписанном заявлении на диплом. Всё, разумеется, само по себе рассосётся, и совершенно бессмысленно думать об этом заранее, но совладать с собственным мозгом - нет, ну что вы, это же работа над собой, а себя я умею только разрушать.

На Кубану решили не ехать, хотя нам подтвердили все условия, которые мы выдвинули. Может, это тот самый случай, когда мы в очередной раз продолбали отличный трамплин для нашего проекта, но, если совсем честно, я немножко рада, что Латвия отвалилась. Во-первых, конечно, из-за родителей, с которыми я проведу на две недели больше времени, чем если бы мы с Ли поехали в Ригу. Во-вторых, из-за Стаса: меня не так расстроил бы отказ от интервью D-12, как тот факт, что мы не смогли бы записать со Стасом новое интервью. Хорошо, что теперь никто и никогда не узнает, получилась ли бы у нас та беседа или нет.

Из промозглой столицы пишет Маша, и по её сообщениям я понимаю, что моя жизнь, даже когда я пластом лежу посреди поляны, засаженной петрушкой, кипит; Ли продолжает метаться между дурным настроением из-за ситуации с Ригой и природной неспособностью унывать; я второй вечер мучаюсь просмотром "Исповеди", составляя "рыбу" потенциального интервью с Данилой - в общем, всё примерно так же, как обычно, за тем исключением, что на улице наконец-то тепло, и моя сиреневая кожа покрывается подобием загара.

Как обухом по голове, на двухчасовые попытки придумать новый формат интервью обрушилась мысль: я не хочу продолжать заниматься журналистикой. Ни в каком виде. Совсем.

Истина, единственно неколебимая, заключается в том, что я всегда хотела менять мир, масштабно и, возможно, кардинально.

Бывало, хотелось почегеварить, "уйти в политику" — ёлки-палки, поверить сложно, что когда-то я была одной из тех, кто верил: политика функционирует на основании общих усилий. Шло время, и до вправленного Ницше и Стругацкими мозга потихоньку допёрло, что политика – удел избранных, пробравшихся сквозь неотмываемую грязищу, и я оставила идею заходить с этой стороны: не засомневалась в критерии избранности, но просто обмакиваться в нечистоты, даже зажмурившись и заткнув нос и уши, не хотелось.

Что же, может, тогда двигать мир посредством искусства? Все эти музыкальные школы, художка и так далее — не зря, может, всё это было в моей юности, вместо сидения на лавочке с дворовыми приятелями? Нет, с искусством как-то нет, хотя ведь прочили невероятные результаты во всём, к чему я проявляла креативный интерес. Но искусство – это как-то эфемерно, нефундаментально, если ты не да Винчи, а ты не он - тут уж без обид.

А что фундаментально? Наука, ну, конечно. И уж, разумеется, не микробиология и не теоретическая экономика — бери выше: космос. И понеслось: матан, сопромат, тервер, (зачем-то) философия, социология и даже та самая экономика — итого три года, а дальше сил уже не хватило: у космоса, как оказалось, есть предел, и он прочно обосновался на картинках в учебнике, не выходя за границы страничек с рисунками механизмов и двигателей ракет и - изредка - космос расширялся до "не забыть учесть гравитацию" в формулах задач по физике. Запал сошел на нет, мотивации брать стало неоткуда; надлом романтических ожиданий от столкновения с университетской реальностью, и вот, когда выбор точки опоры для перевёртывания мира заметно сократился — а время всё шло – пришлось ускорить процесс поиска предназначения.

Имеется: три иностранных языка, технический склад ума при хорошей гуманитарной подготовке, масса разрозненных навыков и знаний с формулировкой «мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь». Общий знаменатель нарисовался весьма логично: журналистика.

Казалось, вот оно: всё в одном флаконе, и, главное, непреложное требование соблюдено, как никогда до этого, сполна: уж если прошел момент, когда можно было глаголом жечь, то теперь наступила эра прожега сознания людей видеофайлами на YouTube.

Три года. Интервью, мастер-классы в МГИМО, десятки, сотни новых знакомств, истории, судьбы, более или менее значительные связи — и что? И ничего. Чуть не до истерического смешка, если честно.

Закономерно, всё в тот же третий год увлечения одной и той же деятельностью - та же развязка: снова мимо. Снова фальш-финиш, хотя старт виделся самым настоящим. Потихоньку всё стало приедаться, затем возникла апатия, потом — уныние, сменившееся внезапно смирением - и, вроде, посмотрев со стороны, я встряхнула головой: да нет же, всё круто, новые люди, постоянные тусовки, возможность попасть туда, за сцену — и всё снова закрутилось… Но это была лишь ремиссия; и вот за ней следовала настоящая агония и, наконец, полное безразличие и отмирание: скука.

Я поняла, что скучаю с собеседниками, хотя они умны, интересны, иногда вопреки ожиданиям и общепринятым мнениям. Я поняла, что мне не хочется формулировать вопросы, потому что ответы на них я знаю заранее, и степень уверенности в этом росла от интервью к интервью. Я поняла, что они - мои собеседники - не скажут ничего такого, что я бы золотом вышила на шёлковой подушке; ничего такого, ради чего стоило бы задавать вопросы.

Актёру говорят: как только перестанешь волноваться перед выходом на сцену - уходи из профессии. Наверное, в журналистике так же: когда тебе есть, что спросить, но нет собеседника, которому интересно задать этот вопрос - уходи. Вот почему объектив камеры никогда не направлен на тебя: чтобы ты мог тихо и незаметно уйти.

Не то что мне свойственно испытывать пиетет, я не возвожу никаких кумиров и авторитетов, но тут, в журналистике, как с да Винчи в искусстве: Орсон Уэллс и Руперт Мёрдок постарались не для тебя, а вместо тебя. Они успели. А ты нет.

Успеть раньше того, кто будет первым - вот это журналистика. И ты не успела. Тебе нужно что-то, где будет больше времени, меньше пострефлексии и, в идеале, сведённое к нулю взаимодействие с людьми.

And remember: all your answers will be questioned.

Наташа пишет: "Том меня страшно разочаровал, подробности расскажу позже".

Я так давно искала повод разочароваться в Хиддлстоне, что - наконец-то! Невозможно не засомневаться в человеке, идеальность которого не имеет шероховатостей. А с Наташей мы почти всегда полностью совпадаем в оценочных ощущениях, поэтому я так жду воскресенья и её историй. Ну, и, может, ещё потому, что в воскресенье решится вопрос с аккредитацией в Латвию.

Поскольку с памятью на цифры и числа у меня не было проблем никогда (за исключением исторических дат, вот что парадоксально), номер Эльдара я, конечно, помню наизусть до сих пор. Периодически дёргает мысль: просто набери и скажи, что, типа, помнишь, у нас был уговор по поводу встречи и интервью, — но в последний момент меня что-то тормозит. Концепции толком нет, не проработаны технические детали, а хочется, естественно, чтобы результат смотрелся дорого, — ну, и ещё масса шероховатостей. Непонятно, следует ли вообще обкатывать этот формат и, если да, сколько бутылок виски уйдёт на проект. И плюс ко всему, это дурацкое ощущение, с которым я уезжала из города в этот раз, чувство, что вернусь я уже совсем другой и в другие рабочие условия — оно не оставляет, а, поскольку я настороженно отношусь к новому, мне, разумеется, ой как страхово. Это не из разряда моей обычной паранойи, это вот то самое, о чём писал Фитцджеральд.

«...Some heightened sensitivity to the promises of life, as if he were related to one of those intricate machines that register earthquakes ten thousand miles away.»

Две недели не курю, сплю по десять часов ежедневно, пять дней не ем после семи, три дня не ем сладкое. Разницы с состоянием месяц назад (сон не больше трёх-четырёх часов в двое суток, фаст-фуд, полторы пачки сигарет в день) никакой.

Где бы мы не катались с Алёной - на Рублёвке или вокруг Таганки - мы всё равно те же, что были на первом курсе МГИМО. Это прекрасно. Мне всегда те самые двадцать лет, когда мы встречаемся, хотя мы и редко это делаем.

Казалось, день закончится непродуктивно, как и начинался, потому что лень было даже выходить за табаком. Однако спонтанно приехала Ли, и, хотя мы сначала попали под ливень, но, добравшись до дома, весьма быстро обработали интервью с Давыдовым и Баженовым, а десять минут назад я закончила делать вопросы для Сэма, и во вторник мы окончательно завершим эту эпопею с видео для первого сезона. Так закончится мой не только учебный, но и рабочий год. Итоги подводить не хочется, потому что вся осень забита концертами и, наверное, интервью, хотя агенты пока что не выходят на связь. На самом деле, принципиально важно хорошо сработать осенью, потому что это будет точкой отсчёта для наших с Ли проектов - либо же наоборот. Загадывать страшно и в то же время очень занятно: может, всё это действительно стоило того.

Хотя ВИДФЕСТ давно прошел, мы продолжаем делать интервью с ребятами-блогерами. Сегодня, кажется, было последнее, но возник косяк со звуком и, может, будем переписывать, если найдём время.
После каждого интервью, как после знатного секса, хочется покурить, но я уже 53 часа не курю, и этот факт сильно омрачает жизнь: я люблю посамоедствовать и, раскуривая сигарету за сигаретой, часами анализировать видео- или аудиозаписи - как-то легче становится, хотя в каждый следующий раз обнаруживаются новые накладки, которые приходится шлифовать.
Послезавтра истжур, к которому, после провала с ИМО, готовиться нет ни желания, ни куража. Но в четверг я, наверное, впервые за время с августа, смогу вздохнуть хоть сколько-нибудь свободно.

Какая же паника, чёрт бы её драл. Не сдать ИМО - это большая-большая проблема на всё лето.

Меня до тихого ликования радует, как я умею выбирать события, где присутствовать, а где нет, так, чтобы потом можно было с чистой совестью сказать: "Вы, ребята, такое пропустили" и "Хорошо, что я не пошла". Двадцать часов работы на Видфесте и экзамен по философии - стоили моего времени. А вот тусовка Супа, на которую я в итоге не пошла, обернулась Ночью длинных ножей. Разве можно сомневаться в своей интуиции после такого? Нет, но я, очевидно, по-прежнему буду.